 |
 |
|
|
Мое поколение еще помнит, что 11 сентября – это дата не только террористической атаки по Нью-Йорку, но и военного переворота 1973 года в Чили. Переворота, в результате которого в стране почти на два десятилетия установилась жестокая диктатура генерала Аугусто Пиночета.
Почти весь XX век Латинская Америка тщетно пыталась вырваться из социо-культурного состояния, которое сегодня часто называют «периферийным капитализмом». Не только по уровню развития, но и по цивилизационному типу этот гигантский континент часто ставят между Европой и Азией. Совсем как Россию. Принесенный испанцами наиболее деспотический вариант европейского феодализма наложился на традиции древних индейских протогосударств, однотипных самым ранним восточным деспотиям.
Возглавившие национально-освободительную борьбу против испанского владычества помещики испанского происхождения были наиболее экономически сильным, организованным и образованным слоем латиноамериканского общества. Многие представители креольской элиты были увлечены идеями просвещения, прав человека, демократии, распространявшимися из Европы и США. Но их увлечение этими идеями напоминало либеральные увлечения некоторых русских помещиков того же исторического периода, зачитывавшихся Вольтером, рассуждавших о политической свободе, но нисколько не сомневавшихся в своем праве пороть своих крепостных. Латиноамериканские помещики-латифундисты были владельцами не только полукрепостных крестьян-индейцев, но часто еще и рабов-негров.
Победу в войне за независимость от Испании латифундисты использовали в своих интересах. Упразднив все навязанные бывшей метрополией ограничения в торговле, они быстро включились в формирующийся мировой рынок и стали поставлять более развитым странам продукцию своих имений: сахар, каучук, кофе. Это способствовало отнюдь не техническому прогрессу, а консервации самых диких форм социальных отношений. Вечное проклятие стран, включенных в мировой рынок, будучи еще феодальными.
Громадные доходы латифундистов не вкладывались в местную экономику, а шли на паразитическое потребление — строительство дворцов, покупку предметов роскоши, содержание многочисленной прислуги. Местная промышленность была заведомо слабой, буржуазия формировалась преимущественно как компрадорская и такая «открытая экономика» становилась легкой добычей иностранного капитала. А иностранные компании вовсе не были заинтересованы в развитии демократии. Олигархические авторитарные режимы обеспечивали им дешевизну рабочей силы и самые выгодные условия контрактов.
И хотя во всех латиноамериканских странах были приняты конституции, в основном списанные с США и провозглашавшие все самые красивые лозунги Французской революции, они практически не работали. Местный помещик, имевший многочисленную вооруженную челядь, был царь и бог в своей округе, где люди понятия не имели, что такое закон и право, и куда не дотягивались руки государственной администрации (что-то вроде Дикого Запада, только совсем не буржуазного). Да и государство находилось под контролем все тех же помещиков. Они манипулировали голосами зависимого от них населения на выборах. Они и их родственники были чиновниками, судьями, офицерами. Короче, у этих ребят все было схвачено. Еще одним проклятием Латинской Америки стали постоянные государственные перевороты, бесконечная череда военных хунт и диктаторов-«каудильо».Латифундизм, однобокая сырьевая экономика, засилье иностранного и компрадорского капитала, кланово-клиентельная социальная структура, отсталость и нищета, репрессивные военные диктатуры – вот лицо Латинской Америки на протяжении не только XIX, но и большей части XX века. Она так и не смогла завершить еще первую капиталистическую индустриальную модернизацию. На этом фоне Республика Чили смотрелась весьма выгодно. Она уверенно входила в четверку наиболее передовых стран Латинской Америки (наряду с Мексикой, Бразилией и Аргентиной). По своей социальной структуре и политической культуре приближалась к уровню среднеразвитой западноевропейской страны. Имела укорененные демократические традиции и классически западноевропейскую партийную систему. Военные перевороты были там редкостью. С 30-х годов их вообще не происходило. Но и в Чили проблемы, общие для всей Латинской Америки, далеко еще не были решены.
На президентских выборах 1970 г. кандидат левой коалиции «Народное единство», член Социалистической партии Сальвадор Альенде получил 36 % голосов. Относительное большинство. Второе место занял кандидат правых, третье – кандидат центристской Христианско-демократической партии. По конституции в случае, если ни один из кандидатов не набирал более половины голосов, президента должен был избрать парламент из двух лидеров гонки. Расстановка сил в парламенте примерно соответствовала результатам президентских выборов. Все зависело от позиции ХДП. Шокировав многих, христианские демократы проголосовали за Альенде.
Основой блока «Народное единство» были Коммунистическая и Социалистическая партии. Чилийские социалисты, хотя и входили в Социнтерн, были мало похожи на умеренных западноевропейских социал-демократов. По многим вопросам они были явно радикальнее коммунистов. К европейским социал-демократам приближалась вполне буржуазная Радикальная партия, но по числу голосов на выборах она могла быть лишь младшим партнером в коалиции. Входили в Народное единство и несколько небольших левокатолических групп, отколовшихся от ХДП.
Целью своей Народное единство провозглашало постепенное продвижение к социализму. Социализм чилийские левые (как и большинство левых во всем мире) представляли себе в значительной степени по восточноевропейским образцам: преобладание (хотя и не абсолютное) государственной собственности, весьма ограниченная роль рынка. Но с одним очень важным отличием. Социализм по чилийски должен был сохранить парламентскую демократию, свободу слова, печати, собраний, идеологический плюрализм, политическую конкуренцию. Это была принципиальная позиция. В своих программных речах и статьях Альенде постоянно подчеркивал, что это обязательные атрибуты «чилийского пути к социализму», что это их «ноу-хау», что они открывают новую страницу истории. Этим принципам Альенде остался верен до конца, несмотря на все дальнейшие трудности, хотя советчиков подавить оппозицию силой вокруг хватало. За эти принципы он заплатил жизнью.
В ближайшей перспективе предполагалось избавить страну от латифундизма и иностранной зависимости, а также приблизиться к развитым странам по уровню социальных гарантий. Перераспределение земли в пользу крестьян и национализация базовых сырьевых отраслей, находящихся под контролем иностранных (прежде всего североамериканских) компаний проводилась в этот период во многих странах Латинской Америки. Народное единство действовало в том же русле. Если сравнивать с историей России, аграрная реформа Альенде не была столь уж радикальной. Она ближе к проекту либеральной кадетской партии, чем к эсеровскому «черному переделу». Земля изымалась у помещиков лишь частично (сверх установленной государством нормы) и с компенсацией. Закон об аграрной реформе был принят еще при предыдущем правительстве христианского демократа Фрея. Однако ХДП проводила передел земли «в замедленном темпе». Альенде лишь его ускорил.
Сходная ситуация была и с национализацией меднорудных компаний. Президент Фрей начал постепенный процесс выкупа государством их контрольных пакетов акций. Левые пошли по пути единовременной национализации, сославшись на нарушение американцами чилийского законодательства о вывозе прибылей. В парламенте по этому вопросу Альенде поддержала даже правоконсервативная Национальная (или Народная) партия, изначально находившаяся к нему в непримиримой оппозиции. Эта партия даже предложила предоставить в помощь левому правительству своих лучших юристов для обоснования закона. Закон был принят почти единогласно (при одном воздержавшемся) – неслыханный случай в чилийской истории!
Реформы, болезненно затрагивающие интересы крупных собственников, всегда вызывают и сопротивление, и экономические трудности. Американцы намеренно обрушили цены на медь на мировом рынке. Когда вторая волна национализации захватила и часть отечественного бизнеса, ХДП от «благожелательного нейтралитета» перешла к жесткой оппозиции. Началось затяжное противостояние исполнительной и законодательной власти, президента и парламента. Наметился раскол и в Народном единстве. Сейчас мало кто помнит, что именно коммунисты Корвалана вместе с радикалами предлагали приостановить реформы и достичь компромисса с христианскими демократами. Категорически против были левые католики. Альенде склонялся к «умеренным», но большинство в руководстве его собственной партии было у «крайних». Все его попытки договориться с ХДП они срывали. Активисты соцпартии и не входивших в Народное единство ультралевых групп организовывали захваты средних предприятий, не регламентированные никакими законами. А полуфашистские военизированные формирования совершали террористические акты и диверсии на хозяйственных объектах. Страну захлестнула волна столкновений между членами крайне левых и крайне правых организаций, часто вооруженных. Армия и полиция «не вмешивались», фактически подыгрывая крайне правым. В генеральской верхушке уже вызревал заговор…
Да, режим Альенде находился в кризисе. Тем не менее, возможность мирного, конституционного выхода из него сохранялась. На сентябрь 1973 года Альенде назначил референдум о доверии президенту, обещая добровольно уйти в отставку в случае проигрыша. На весенних парламентских выборах левые получили 44 % голосов – больше, чем до прихода Альенде к власти, но до половины так и не дотянули. Незадолго до этого на муниципальных выборах 50-типроцентную планку они взяли, но теперь наметился спад их популярности. С тех пор ситуация в стране только ухудшилась. Так что вряд ли Альенде сам сомневался в своем проигрыше на референдуме. Для него это была возможность уйти с достоинством. В случае добровольной отставки Альенде наиболее вероятными претендентами на власть оставались христианские демократы. Они скорректировали бы «левые перегибы», но основные реформы Альенде сохранились бы. Однако этот вариант не устраивал правых. Именно перспектива такого выхода из кризиса заставила их ускорить реализацию своих планов.
В результате реализации этих планов Чили на годы погрузилась во мрак свирепейшего государственного террора, исключительного даже по латиноамериканским меркам. Террора, по сравнению с которым запрет всех партий, профсоюзов, демонстраций, забастовок и жесточайшая цензура – детские шалости. Жертвами этого террора стали далеко не только левые, но и многие христианские демократы. Общее число жертв до сих пор неизвестно, расследование преступлений диктатуры продолжается, и данные постоянно меняются. Документально подтверждена гибель от рук армии и полиции нескольких тысяч чилийцев. Еще несколько тысяч до сих пор числятся пропавшими без вести. Общественные и правозащитные организации называли значительно большие цифры: до 30 тысяч убитых и замученных. Число подвергшихся зверским пыткам не поддается подсчету вообще. Люди психологически травмированы и не хотят об этом вспоминать. И, тем не менее, счет зафиксированных случаев идет на десятки тысяч. Через тюрьмы и концлагеря по политическим мотивам прошло более 100 тысяч человек. Таким образом, по отношению числа жертв к общей численности населения (в Чили 10 миллионов жителей) размах пиночетовского террора сопоставим с размахом сталинских репрессий 30-х годов.
Но Пиночет похож на Сталина не только этим. Праволиберальные публицисты создали настоящий культ Пиночета как «эффективного менеджера», успешно модернизировавшего Чили. Его «реформы» объявили образцовым примером того, как при помощи «шокотерапии» можно построить современную динамичную экономику свободного рынка.
Экономические успехи Пиночета сильно мифологизированы. Первое время после переворота экономика вообще находилась в состоянии свободного падения: производство повсеместно сокращалось (даже в конце правления Альенде прирост экономики продолжался, хотя его темпы и замедлились). После нескольких относительно коротких периодов оживления вновь разражались затяжные промышленные и финансовые кризисы. Последний такой кризис с массовым сокращением производства и ростом безработицы бушевал с 1981 по 1983 год. Только после этого в стране начался реальный экономический рост. Но об устойчивом, уверенном росте можно говорить лишь после ухода диктатора.
Можно, конечно, утверждать, что все свое правление Пиночет готовил почву для этого роста. Правда, цена этой подготовки оказалась чудовищной. Это не только прямые жертвы репрессий. Это не только разрушение гражданского общества с одной из самых высоких в Латинской Америке способностью к самоорганизации. Ведь на смену гражданской активности пришла так называемая «культура страха» с взаимным недоверием, отчужденностью, разобщенностью, массовой апатией. Из диктатуры чилийское общество вышло с типичным «посттоталитарным синдромом». Кроме всего этого, правление Пиночета сопровождалось катастрофическим падением уровня доходов населения, разрушением социальной сферы, ликвидацией целых отраслей производства, разорением значительной части среднего класса. Масса людей была полностью выбита из привычных условий жизни, превратилась в маргиналов.
Теперь это называют структурной перестройкой экономики, без которой невозможна никакая модернизация. Высокими социальными издержками сопровождался и ее индустриальный этап. Характерно, что многие страны Азии и Африки во второй половине XX века в той или иной степени копировали сталинскую модель прорывной индустриализации с концентрацией ресурсов в руках государства. На этом этапе каждая модернизирующаяся страна стремилась, прежде всего, создать свою собственную самодостаточную индустриальную базу. В конце века тренд сменился. Новый виток глобализации мировой экономики потребовал от каждой втягивающейся в этот процесс страны стать винтиком в глобальной системе разделения труда. А это означало ликвидацию традиционных отраслей хозяйства, оказавшихся в глобальной системе лишними.
Главное в пиночетовской «революции» - даже не переход от экономики, регулируемой государством, к экономике свободного рынка. Пиночет осуществил насильственное втаскивание чилийской экономики в мировую глобальную систему. Самыми свирепыми, дикими, варварскими методами. Перетесал чилийскую экономику под глобальную топором, заставив социальные низы оплачивать все издержки и подавляя любой протест террором. Было ли это исторически прогрессивно? Отвечу словами поэта-антисталиниста 60-х годов: «Все прогрессы реакционны, если рушится человек».
Александр Скобов