2010-06-03
Иван Федоренко
Глобальный город за железным занавесом
В конце мая в Европейском Университете на Гагаринской выступал один из классиков мировой социологии – Роланд Робинсон. В России он известен как автор термина “глокализация”, одноименного интеллектуального течения. Его идеи ускорения мирового развития через приоритетное развитие местностей и повышение внимания к локальным проблемам стали базой для формирования соответствующей социально-экономической политики и практики локальных правительств и глобальных корпораций. На протяжении десятилетий Робинсон выступал как гуру интеллектуалов-регионалистов и регионалистских движений во всех уголках мира. Парадоксальным образом тем самым он оказался в числе людей, которые “сделали” глобализацию, придали ей статус главной научной темы и наиболее модной политической проблемы современного мира.
Глокализация по Робинсону - это встреча локального и глобального. С одной стороны, это движение локальных этнических и региональных культур и брендов, стремящихся стать глобальными, позиционировать и продвигать себя в глобальном масштабе. С другой – перевоплощение глобальных корпораций и глобальных брендов в региональные формы, то есть, подстраивание к специфике локального рынка и местным сообществам. Это Макдональдс, в Германии торгующий местным пивом, а в России – смешными “биф а-ля рюсс”, это всемирная узнаваемость баварских сосисок и ирландских волынок. Политически глокализация - это идейная база для самостоятельного развития и прямого взаимодействия регионов независимо от национальных границ и правительств, для построения процветающей “Европы регионов”.
В Петербурге симпатичный конференц-зал, наполовину заполненный тремя дюжинами разнокалиберных петербургских социологов (в основном из Европейского университета и расположенного неподалеку факультета социологии СПбГУ), напряженно ловил невнятные английские слова престарелого уже профессора, улыбался незамысловатым шуткам и как будто пытался переломить в себе что-то. Что-то вроде застарелой интеллектуальной провинциальности, заброшенности и косности. Для города, в котором сотня вузов, десятки тысяч людей называют себя учеными и примерно восемь из них признаются таковыми за рубежом, приезд классика глобализма - это интеллектуальное событие. Для города, где сосули сбивают лазером, интеллектуальное событие - это нонсенс.
Робинсон не пытался поразить аудиторию новейшими достижениями и как будто не испытывал большого энтузиазма от выступления. 82-летний гуру устало шутил про то, что “не смог соответствовать полной глокализации - для выступления в России не выучил русский” - и про “долгосрочные прогнозы, которые легко делать, ведь, если они не сбудутся, вы уже не сможете предъявить мне претензий”.
На доске за своей спиной он небрежно начертал четырехугольную схему, в стрелочках и квадратиках которой должна была раскрыться тайна глобализации.
Первое, по словам Робинсона, о чем его спрашивают люди, вовлеченные в политику, - где, в каком месте в условиях глобализации находится политическая власть. Отношения отдельного человека и государства становятся все менее “физическими”, ведь в условиях глобализации физической связи с местом быть не может. Люди теряют интерес к национальной политике, традиционным партиям и процедурам. Явка на выборах повсеместно снижается, а власть узурпируется узкой группой лиц, поочередно передающих ее друг другу. Это в большой степени не результат сознательных усилий по ее узурпации, а объективная реальность: остальным гражданам, за пределами этой узкой группы, политическая “возня” попросту не интересна. В этих условиях возникает тревога за судьбу демократии: не исчезает ли она с потерей массовой вовлеченности в политику? Робинсон считает, что нет – активность и вовлеченность значительной доли населения все еще возможны. Возможны там, где политика перестает быть привычной “политической машиной” и вместо перетирания своих извечных тем поднимает новые, невидимые или не существовавшие ранее проблемы.
М-да, получается, что Россия выступила в авангарде мировой политики, сузив “политически активную” группу до двух человек. Вот только сдается, что потеря интереса к политике у большей части населения - это во многом все же результат сознательных усилий. Тезис же о необходимости новых, незаезженных тем, непосредственно действующих в жизненном мире современного горожанина, используется любым успешным политиком. Путь к политическому успеху сегодня – это решительный отказ рассуждать в рамках дилеммы “повышать или сокращать налоги”.
Говоря об актуальных темах современной геополитики, Робинсон призвал понимать международные отношения не политически, а социологически. В глобальном мире международная политика интернализируется, воспринимается человеком как нечто, затрагивающее его и сопоставляемое не с национальными, а с индивидуальными и групповыми ценностями и нормами. Усиление связности и близости в результате глобализации, “сжатие” земного шара приводит к тому, что нет такого государства, с которым у вас не было бы границы, каждый оказывается связан с каждым. Связность и близость – это во многом потеря своего места в мире. Вы считает себя государством Восточной Европы? Но ведь вас непосредственно касаются афганская наркоторговля и иранские террористы, так может вам лучше назваться страной Ближнего Востока? А как насчет сомалийских пиратов и нигерийской нефти? Так, может, вы на самом деле находитесь в Африке?
Потеря места и границ не единственный вызов идентичности. Еще один вопрос, на который сегодня сложно найти ответ – это вопрос калибра и масштаба. Что на планете Земля является большим, а что маленьким. Раньше великие державы вели дела и решали все вопросы с другими великими державами. Но кто сегодня великий? Любая великая держава может оказаться в жесточайшем кризисе в результате конфликта с сообществом трех деревень, расположенных на другом конце земного шара. Многие считают великой державой и главным “мировым игроком” Америку, но, по Робинсону, Америка не великая, а всего лишь большая. Сегодня Америка - это подразделение корпорации BP, загрязняющее нефтью Мексиканский залив. Какова цена такого “величия”?
Америка играет огромную роль благодаря своим размерам. По территории, по населению, по экономике и главное – по культурному доминированию. Любой голливудский фильм, даже жестко критикующий, очерняющий Америку и ее культуру, является продуктом и проводником этой культуры. Зачастую в культурном плане Америка остается в одиночестве: никто в мире не может предложить сколь-нибудь целостную и масштабную альтернативу. Однако вопрос о цене величия уже осмыслен. Сегодня Америка не хочет быть великой, не хочет быть империей, ибо империя – это всегда империя зла. Не только на мировой арене, но в первую очередь в отношении собственных граждан.
Тезис о потере глобальных мест, всеобщей связности позволил Робинсону уклониться от вопроса о месте и роли России, о судьбе российских регионов: “Почему я вам должен говорить о России? Конечно, значение России велико, но если я предложу вам рассказать мне о Зимбабве или Латинской Америке, вы сможете?” После прямого вопроса: возможно ли самостоятельное региональное развитие в России и есть ли общая судьба у ее европейских и дальневосточных регионов, английский гуру обиженно заявил, что говорить об отдельных регионах в глобальном мире некорректно и затеял интеллектуальную игру о том, что такое сегодня Европа и где находится “глобальный Дальний Восток”.
В ходе дискуссии о “человеческом измерении” глобализации, в числе проблем, которые напрямую затрагивают жизненный мир каждого, я заговорил о миграции. Робинсон почему-то счел вашего покорного слугу националистом, и, грозно тыкая в мою сторону пальцем, выкрикнул “Вы неправы! Невозможно одновременно быть националистом и глобалистом!” Забавно, что назвать меня националистом в идейном ли, в политическом плане можно с большой натяжкой, разве что националистом петербургским.
По Робинсону, ключ к формированию глобального города, успешному включению в глобальную культуру – это построение глобальных культурных сетей (net making), решительный разрыв с “физическим” местом города и формирование его культурного, в т.ч. виртуального пространства, привлекательного для людей и “творцов сети”, в каких бы местах Земли они не проживали физически. В этом месте я, признаться, заскучал, ибо про “net making” мы все слышали неоднократно, но непонятно как это самое строительство сетей возможно в городе, оккупированном едва ли не последней на планете “империей зла” и отрезанном от мира железным занавесом нефтяных цен. Как сможем мы построить глобальный Петербург, не вырвав его из контекста страны, никогда не задувавшейся о “цене величия”?
Английский профессор еще чего-то рассуждал об удачных и провальных модернизациях, но это было уже лишнее. Главным эмоциональным и интеллектуальным впечатлением вечера стало гневное “Y’re wrong!”. Почувствуйте себя на месте Бориса, который не прав, да.
Иван Федоренко, социолог
