 |
 |
|
|
- Проводник, тормози, ты же гонишь!
Улан-удинская группа «Амальгама», «Папироска»
Словами, вынесенными в эпиграф настоящей статьи, мне захотелось обратиться к почтенному г-ну Штепе (благо он любит редких исполнителей) после ознакомления с двумя последними его текстами, которыми они осчастливил читателей порталов АПН и АПН Северо-Запад: «Русский национализм: «британский» или «американский», и «Глина империи».
Тема обоих текстов – при условии, если вы знакомы с творчеством г-на Штепы – весьма ненова. Автор в очередной раз предает имперскую идеологию проклятию, используя для этого ритуальные заклинания современных шаманов сепаратизма (как правило, в формулу заклинания входят слова: «мем» и «по определению…»), и начинает сравнивать «американскую» и «британскую» модель развития государствообразующей нации. Посыл прост: вот мол, британцы какие хорошие: все англосаксы, а расщепились на несколько разных наций (американцы, канадцы, австралийцы и новозеландцы) – и как это они так правильно сделали, и как это они так хорошо теперь живут! Правда, в своих рассуждениях о русском национализме Штепа решил начать с исторического экскурса. И тут-то выяснилось, что плохими были… британцы: оказывается, «единая-неделимая» – это британский архетип. А вот федерализм, «сетевая структура» – это архетип американский. Правда, вдруг выясняется, что США «сегодня» «ведут неоимперскую политику», а в Великобритании – наоборот. Как из куриного яйца вылупился динозавр, непонятно; г-н Штепа в данном случае предпочел спрятаться за умной фразой про «любопытную инверсию».
В общем, архетипы получились в высшей степени интересные.
Очевидно, что за этой странной терминологической путаницей стоит, как минимум, незнание исторических фактов, как максимум – сознательный подлог из конъюнктурно-политических соображений. Вадим Штепа нахваливает «сетевую структуру», как противоположность имперской «централизации» и «иерархичности». Однако, обратившись к истории государственности, которой мы обязаны и термином «империя», и термином «республика» – к истории Рима, мы обнаружим, что все было не просто иначе – все было наоборот.
К централизму, унификации и угнетению «периферии» всегда была склонная как раз таки не имперская, а республиканская государственность. Рим, управлявшийся своим городским советом старейшин (Сенатом), безжалостно грабил свои провинции, жестко проводя в жизнь принцип 100-процентного централизма. Всякую уступку у республиканского Рима можно было получить только силой, ярким примером чего стала Союзническая война: лишь после того, как над «вечным городом» нависла угроза разгрома, италики получили права римского гражданства.
Имперская система, ориентировавшаяся на выработанный Александром Македонским идеал всемирного государства – государства-космополиса, была куда более терпимой, а равно и склонной поощрять местное самоуправление. Показательно, что уже в I в. по Р.Х. именно по инициативе императорской власти в Сенат впервые вводятся представители нелатинской народности – галлы (племя эдуев). А в III в. знаменитый декрет Каракаллы (Constitutio Antoniniana) даровал римское гражданство всему свободному населению Империи. Эта императорская политика выглядит очень ярким контрастом на фоне старой республиканской позиции римского безоговорочного доминирования, которая довела однажды до войны с собственными ближайшими союзниками!
Для Империи было также весьма характерно развитое местное самоуправление, имевшее, подчас, очень существенные полномочия. Вопреки шаманистским заклинаниям об «унификации по определению», якобы присущей «имперству», подвластные Риму города сохраняли, в большинстве случаев, свою историческую систему управления; племенами управляла собственная знать, активно и с удовольствием перенимавшая римский образ жизни. Разумеется, Рим периодически вмешивался в отношения внутри элит покоренных народов, однако подобные вмешательства не были систематическими. Характерной является ситуация, сложившаяся в Иудее в I в. по Р.Х.: народом управляли местные цари (или этнарх и тетрархи) и Синедрион. Римские власти выполняли функции общего надзора, и если искать им аналоги в современном мире, то более всего подойдет выработанная Ахтисаари для Косово и Метохии система «поднадзорной независимости». В сущности, римское присутствие в Иудее было аналогично миссии Еулекс в Космете.
Итак, никакой «унификации» и «централизма», столь характерной для Римской республики, в Римской Империи, послужившей эталоном для всех последующих европейских империй, мы не видим. Правда, у нашего оппонента имеется еще один аргумент: мол, сетевой принцип – это очень хорошо и это противоречит имперской системе с ее жесткой иерархией.
Увы! Как раз тогда, когда Римская Империя достигла своей высшей точки развития – системы домината, она и была реорганизована по принципу, который был вполне себе сетевым. Императором Диоклетианом была проведена реформа, в результате которой во главе Империи стоял уже не один, а четыре правителя – два августа и два цезаря. Прежние провинции были поделены, вследствие чего общее количество новых провинций перевалило за сотню. Попробуйте-ка представить в федеративных США – что сейчас, что и сто лет назад – чтобы вместо одного президента появилось по два президента и по два премьер-министра (скажем, для западных и восточных штатов). А в имперском государстве Диоклетиана это имело место! В поздней Римской Империи обычно было несколько правителей (от двух до четырех), и де-факто несколько столиц – Рим, Константинополь плюс временные императорские резиденции, находившиеся, как правило, вблизи наиболее угрожаемых границ.
Очевидно, что в Римской Империи непостижимым для современного сепаратистского ума способом уживались и развитое местное самоуправление, и сильная центральная власть, и иерархичность, и сетевой принцип управления. Что же мы видим в более поздних империях? Вариантов и нюансов много, но, однако, приходится признать, что, в общем и целом, видим мы то же самое.
Священная Римская Империя германской нации, созданная в 962 г., была самой выдающейся европейской государственностью, созданной на основе сетевого принципа. Принято считать, что она прекратила свое существование в 1806 г., однако такое утверждение не вполне правомерно: коронация в 1871 г. прусского короля Вильгельма I в Версале (как германского императора) юридически была обоснована именно как продолжение традиции Священной Римской Империи германской нации. Федеративная система единого германского государства, воплощенная ныне в ФРГ, является прямым продолжением федеративных традиций имперского периода.
Но самые яркие примеры развития внутреннего самоуправления дает, пожалуй, именно Российская Империя. К началу XX в. в Российской Империи существовали самые разнообразные формы внутренней автономии. Великое княжество Финляндское, бывшее по своему правовому строю полностью европейским, уживалось в Российской Империи с вольными горскими обществами Кавказа, пользовавшимися полной внутренней свободой и строившими свою жизнь на основе собственных традиций (в том числе, связанных с шариатом), и со Степными Думами кочевников. Фактически, в пределах Российской Империи параллельно существовали несколько систем права. Подобная широта внутренней автономии отдельных этносов была немыслима не только в СССР или РФ – она отсутствует даже в современном Европейском Союзе (по крайней мере, пока). Об уникальных и разнообразных формах самоуправления различных народов, проживавших в пределах Российской Империи, можно рассуждать очень долго, приводя все новые и новые примеры, опровергающие сепаратистский тезис об имперской «унификации». Но лучше предоставить слово одному из самых достойных представителей одного из самых беспокойных национальных меньшинств – чеченцу Абдурахману Авторханову (1910(?) –1997): «…в… колониальных войнах Россия проявила свою специфическую натуру, свойственную только ей: как завоеванные народы, так и добровольно присоединенные, Россия не считала колониальными, как делали в таких случаях западные державы, а считала эти народы подданными русского Царя... Государственная тенденция была – сделать внешних иноземцев, как и внутренних, например, евреев, – одинаковыми подданными русского Царя. Между ними принципиальной разницы по национальности не делалось. Вполне возможно, что в конце российского имперского процесса все народы, завоеванные силой, были бы приведены к фактическому равноправию. На Кавказе этот процесс обозначился, когда Россия призвала к участию в Государственной Думе представителей кавказских народов. Если бы этот процесс продолжался, как его заложили основатели Российской империи, все могло бы быть иначе...» (М.В. Назаров, «Абдурахман Авторханов о России и Чечне...»).
Несостоятельность излюбленного г-ном Штепой противопоставления империи как «централизации и унификации» «регионализму и сетевому принципу» очевидна. Особенно хорошо это видно сегодня, когда на наших глазах зарождаются новые имперские общности.
США, фактически, уже после 1945 г. заявили о себе как о новой имперской государственности. После крушения социализма в Восточной Европе европейское пространство стало стремительно объединяться, и вот уже впереди все более явственно вырисовывается единое европейское – и вполне имперское, как и Священная Римская Империя – государство. По этому же пути пытается следовать Китай. Идеология нового халифата – строительство мусульманского государства-космополиса – вновь становится все более популярной в исламском мире. Сейчас эти процессы называют глобализацией. Однако совершенно очевидно и то, что первыми и наиболее успешными глобальными проектами были именно проекты имперские, объединявшие в рамках единого пространства множество народов и культур. С технической точки зрения, между ними и современными «глобальными объединениями» нет решительно никакой разницы. Почему же тогда, с одной стороны, столько симпатий к «неизбежной» глобализации, с другой – нескрываемая ненависть к Империи и «имперству»?
Это противоречие, абсурдное с научной точки зрения, является, однако, совершенно логичным с точки зрения так называемой «постхристианской» идеологии. С самого начала своего существования Христианская Церковь рассматривала Империю как Божие установление, препятствующее приходу антихриста и концу земной истории. С IV в. по Р.Х. эта идея была воспринята и римской властью. Таким образом, имперская идея получила новое, христианское содержание, и именно оно и оказало решающее влияние на формирование европейской имперской традиции. В современной Европе, а равно и в США, где, вследствие агрессивного наступления антихристианской части тамошних элит, совершился фактически официальный отказ от большей части христианского наследия, имперский идеал стал «неполиткорректным» в силу своего исторического христианского наполнения. США и ЕС, созидающие, с технической точки зрения, новые имперские структуры, именно по этой причине отбрасывают самое понятие «Империя», пытаясь приписать историческим имперским государствам все мыслимые преступления.
Естественно, если вы хотите, чтобы в Европе и США вам симпатизировали и вас поддерживали, то нужно продемонстрировать, что, мол, вы понятливый. Среди прочего, для этого требуется и почти ритуальное оплевывание имперского прошлого и имперского наследия. Как говорится, ларчик-то просто открывается…
Наконец, весьма примечательно выглядит расписанная г-ном Штепой картина конца Британской Империи: мол, она распалась «на несколько пусть и одноязычных, но совершенно различных стран». Почему она так плохо кончила? На это мы получаем очень интересный ответ: потому что потому: такова ее «историческая участь».
Действительно, тем, кто позиционирует себя как борцов с «имперством», что называется, доктор прописал не заикаться о подобных вопросах. Несмотря на то, что Британская Империя была ослаблена Второй Мировой войной, а в ряде ее колоний набирали силу сепаратисты, объективных предпосылок для гибели Pax Britannica не было. Гораздо более существенным фактором развала Британской Империи стали не объективные центробежные процессы (в ряде случаев, действительно, обусловленное национально-освободительной борьбой), но политическая воля метрополии. Лейбористское (социалистическое) правительство, утвердившееся в Лондоне в 1945 г., дало зеленый свет сепаратистам. Британцы просто уходили из своих вчерашних колоний – уходили очень часто оттуда, откуда их никто не гнал (если не считать, конечно, периодических истерик, случавшихся с отдельными представителями местной полуинтеллигенции). Уходили, не задумываясь о судьбе белого населения получивших независимость стран. Не задумываясь над тем, какая судьба ждет те народы, которые мирно уживались друг с другом лишь благодаря присутствию британских штыков. Результаты не замедлили себя ждать.
Еще в тридцатые годы английские консерваторы, и прежде всего, Уинстон Черчилль, предупреждали, что уход британцев из Индии обернется кровавым конфликтом между мусульманами и индуистами. В августе 1947 г. Индия стала независимой. Осенью того же года между Индией и новообразованным мусульманским Пакистаном началась война. История эта повторялась потом еще дважды, в 1965 и 1971 гг. С кровью и мясом – человеческой кровью и человеческим мясом – отрывались от бывшей Британской Индии все новые и новые куски. И это только самые известные факты. О тех гонениях на христиан, которые начались в Индии и продолжаются до сих пор – о церквах, сожженных вместе с прихожанами, о забитых до смерти верующих, и о многом другом – сейчас не слишком много говорят. А ведь все эти беды обрушились на Индию, государственные традиции которой имели тысячелетнюю историю! То же, что началось в Африке в период деколонизации, стало какой-то чудовищной смесью театра абсурда и садистских оргий.
Вот как описывал ситуацию в «освобожденной» Африке очевидец – премьер-министр Родезии Ян Смит: «Первой британской колонией, кому была дарована независимость, стала Гана – в 1957. Британцы немедля объявили, что славный пример свободной Ганы явит собой успех британской колониальной политики. Буквально в течение пары лет президент Нкрума установил в стране диктатуру одной партии, половина членов парламента были брошены в тюрьму, от лидеров оппозиции избавились, экономика развалилась, а президент завел себе за границей личный счёт, куда положил несколько миллионов фунтов… За этим последовала Нигерия, 1960. Нам было объявлено, что Нигерия – развитая страна, чьи связи с Британией и Европой насчитывают более чем 200 лет… В самом скором времени в стране разразилась ожесточённая гражданская война между мусульманским Севером и негритянским Югом. Коррупция во власти била все рекорды, и экономика моментально опустилась на дно… Несмотря на это, приготовления к конференции премьер-министров стран Содружества в Лагосе шли полным ходом. На закрытии этой конференции Вильсон в цветистых оборотах расписывал успешное развитие независимой Нигерии, а также то, как процветают остальные независимые страны Содружества. Британия, заявил Вильсон, гордится тем, что она внесла весомый вклад в это процветание. Через несколько дней после окончания конференции, нигерийский диктатор Абубакар Тафава Балева и несколько его министров были зверски убиты» (Ян Смит, «Горький урожай»; перевод Сергея Карамаева).
Таков был результат переформатирования процветающей Британской Империи в «сетевое» Содружество. Отсутствие контроля, неспособность множества этносов сосуществовать вместе и строить собственную эффективную государственность превратили некогда процветающие страны в руины, а мировая история обогатилась новыми примерами геноцида. Подобные процессы происходили и при развале Российской Империи, и в начале 90-х гг. на постсоветском пространстве. Наконец, пример Киргизии очень ярко показывает, чем оборачивается независимость для народа, не имеющего опыта строительства современной государственности, и предоставленного самому себе.
Разумеется, это не означает, что Российская или Британская Империя были идеальны. Конечно, они нуждались в развитии и реформах. Конечно, было необходимо совершенствовать механизмы самоуправления, и т.д. и т.п. Однако все это могло делаться (и делалось) в рамках имперских структур. Кто был заинтересован в их развале, с последующим формированием на имперских обломках зыбких содружеств и конфедераций? В большинстве случаев, народы империй никакой выгоды от этого не получили. Но к этому активно стремилась «национальная» интеллигенция. Им не нужна была ни автономия, ни экономические привилегии – их интересовал именно государственный статус, флаги, гимны, правительства и министерства. Почему? Вспомним слова И.Л. Солоневича об украинском и белорусском сепаратизме: «А сейчас и белорусская и украинская самостийность имеют в сущности один, правда невысказанный, может быть даже и неосознанный довод: сколько министерских постов будет организовано для людей, которые по своему масштабу на общерусский министерский пост никак претендовать не могут. А мужику, белорусскому и украинскому, эти лишние министерские, посольские и генеральские посты ни на какого черта не нужны».
Национальная Россия, очертания которой уже видны сквозь вихри грядущей Смуты, конечно же, будет нуждаться в децентрализации (в первую очередь, экономической). Необходимостью станет также и форсированное развитие местного самоуправления. Есть мнение, что и отторжение от России некоторых проблемных территорий (Чечня, Ингушетия, Дагестан) также является условием возрождения национально-русской государственности. Но также русский народ будет нуждаться в том, чтобы развивать связи с родственными ему нациями – в первую очередь, славянскими, во вторую – с иными европейскими народами. Без созидания единого общеславянского пространства от Лабы и Одры до Амура, по большому счету – имперского пространства (отчасти схожего с ЕС), шансы на выживание у русского народа в XXI в. очень существенно снижаются. (Подробнее о таком Славянском Содружестве см. в статьях «Утро титанов» и «Славянские варяги и русская монархия».) Созидание же, на базе российских регионов, квази-государств – членов фантасмагорического «Российского Союза» (о чем любит рассуждать Вадим Штепа), неминуемо приведет к тому, что Россия испытает вышеописанные прелести деколонизации, через которые прошли народы Британской Империи. И, как и в случае с бывшими британскими подданными, кому-то, быть может, удастся устроиться неплохо. Но большинство регионов, большинство русских людей ожидает та же участь, что постигла Киргизию: перманентные кровавые конфликты, нищета, зависимость от многоразличных покровителей – и решительного никакого света в конце туннеля. Правда, очень ограниченному кругу людей это все-таки понравится: ведь те, кто в масштабе всей России были средней руки публицистами, станут в этих ингерманландских и свободно-карельских киргизиях живыми классиками. Это – единственный и, прямо скажем, неоднозначный позитив, который можно извлечь из подобного развития.
А потому – вновь обращаюсь к многоуважаемому г-ну Штепе. Обращаюсь словами, вынесенными в эпиграф настоящей статьи…
Димитрий Саввин